Стужа - Страница 4

У Стюра был брат по имени Вермунд, который одно время состоял в дружине норвежского ярла Хакона. Когда пришла ему пора возвращаться в Исландию, ярл решил наградить его, и Вермунд попросил себе двух берсерков из дружины, жестоких буянов, у которых на совести не счесть сколько убийств да иных злодеяний, а Вермунд, по сварливости натуры, успел нажить среди соседей в Исландии немало врагов. Но ярл сказал «нет», полагая, что Вермунду с ними не совладать. Тем не менее Вермунд стоял на своем и в конце концов получил, что хотел. Когда добрались до Исландии, стало ясно, что работать берсерки не желают, оба только ели-пили ровно великаны-йотуны да забавлялись, докучая обитателям усадьбы. В довершение всего один проходу не давал младшей Вермундовой дочери. Делать нечего, Вермунд позвал к себе брата, Вига-Стюра, осыпал его подарками и похвалами и посулил преподнести на прощание еще более богатый дар, имея в виду двух норвежских берсерков.

Однако Стюр разгадал его намерение и сказал в ответ, что этакому дару поистине нет цены и в отплату он может только оставить его Вермунду.

Вермунд сознался, что думал провести брата, и Стюр все же согласился забрать берсерков с собой. Но и в Бьярнархавне дело пошло прежним манером: берсерки знай себе пьянствовали, дрались да приставали к девушкам. Стюр, впрочем, смотрел на все это с непоколебимым спокойствием, дожидаясь, когда любовный недуг окончательно одолеет берсерков, и тогда предложил одному из них в жены свою дочь, взамен же они должны были расчистить дорогу через лавовое поле, отделяющее усадьбу от окружающего мира.

Берсерки трудились день и ночь, а когда закончили работу, Стюр распорядился приготовить им купанье, в бане, которая топилась снаружи. Едва они вошли в баню, как дверь за ними заперли, и Стюровы челядинцы принялись напропалую нагонять жар и через отверстие в крыше ведрами лить внутрь кипяток. Берсерки сумели разнести боковую стену, но из бани выбрался только один, которого Стюр немедля зарубил топором; второй помер от жара. После обоих похоронили в расщелине на лавовом поле, насыпали сверху курган и принесли в жертву скот, чтобы не бродили они призраками. Всего Вига-Стюр убил в ту пору больше тридцати человек и виру ни разу не заплатил.

Мало-помалу Гест начал понимать, с каким противником схватился Эйнар, а значит, и его отец тоже. Напугали его, однако, не три десятка убийств, а ответ, который Стюр дал брату, когда тот попытался хитростью сплавить ему берсерков: «Этакому дару поистине нет цены, и в отплату я могу только оставить его тебе».

Эйнар взглянул на него, видимо интересуясь произведенным впечатлением, и спросил, снились ли ему когда-нибудь страшные сны.

— Нет, — соврал Гест.

— Тогда тебе не понять, что такое страх, — хмуро сказал Эйнар и перевел взгляд на Аслауг, которая все это время молчала и как бы не слушала.

— Почему ты пришел сюда? — спокойно спросила она. — Ведь найдется сколько угодно других мест, где ты мог бы схорониться, а?

И вновь красноречие изменило Эйнару, он лишь пробормотал, что-де так уж получилось, дорога сама привела его сюда, бегство привело, и Гест вновь с удивлением подумал, что, видать, есть на свете страх, который, точно отрава, способен сделать человека живым мертвецом, живым привидением.

Неделю-другую Гест опять сторонился Эйнара, его смущала слабость этого человека, а вдобавок преследовало смутное ощущение, будто Эйнар читает его мысли и видит, что он чувствует, еще прежде, чем он сам успевает разобраться, мало того, переиначивает все это своим собачьим взглядом, прилипшим к Йорве, ровно тюленья кровь к старой деревяшке. За последний месяц Гест говорил с ним один-единственный раз, когда они ненароком столкнулись на холме у реки. Было раннее весеннее утро, река только-только вскрылась, и Эйнар с ходу, без предисловий, спросил, помнит ли Гест стихи, которым он его учил, или уже позабыл.

— Помню, а как же, — ответил Гест и пошел было дальше.

Эйнар, однако, остановил его и попросил прочесть хоть один. Гест просьбу исполнил, Эйнар задумчиво кивнул и зашагал вверх по холму, к усадьбе. Потом оглянулся и повторил, что у Геста особый талант, дарованный не кем иным, как Господом Богом.

Но и теперь Гест не усматривал в этих словах похвалы. Уже несколько ночей они с сестрой не спали, слушая клики лебедей, что вороча́лись из-за окоема, из дальних краев, так бывало каждую весну — возвращался свет, и вместе с ним прилетали лебеди; на сей раз дети еще сказали друг другу, что скоро и Эйнар, и все его грозные тени исчезнут из Йорвы. И в самом деле, через несколько дней в усадьбу прискакал гонец с вестью, что корабль, который заберет Эйнара в Норвегию, стоит в виду Рауданеса.

Проснулся Гест от шума, оделся, выбежал во двор, увидел, что Эйнар выводит из конюшни свою лошадь, и услышал, как отец предлагает одолжить ему одну из их лошадей, под поклажу. Эйнар сперва отказывался, но в итоге дал себя уговорить. И снова Геста встревожила эта его манера отвечать сразу и «да» и «нет», будто оба эти слова совершенно равнозначны. Потом Торхалли сказал, что даст Эйнару в сопровождение двух своих людей, и Эйнар опять надолго задумался, а в конце концов пробормотал, что не знает, добрый это знак или дурной. Тут он заметил Геста, улыбнулся и попросил мальчика подойти.

— Хочу отблагодарить тебя за орлиную голову, — торжественно произнес он, — и за то, что зимой ты ухаживал за моей лошадью, хоть и побаивался ее. Никогда у меня не было такой умной лошади, но в Норвегию я ее забрать не могу, поэтому люди твоего отца приведут ее к тебе, тем более что ты давно уже перестал ее бояться.