Стужа - Страница 45

Ингибьёрг неукоснительно соблюдала выходной день, с той поры как много лет назад отец ее принял новую веру, еще от конунга Хакона Воспитанника Адальстейна. И каждое воскресенье она в одиночку ходила в горы, поначалу Гест думал, что она наведывается в каменоломню, но однажды утром пошел за ней следом и застал ее в молитве на вершине горы, где у ног ее было море и острова, а на скале перед нею выбито изображение креста.

Она услышала его шаги, закончила молитву и принялась подробно расспрашивать, чем он занимался в Исландии, пока не пришлось ему уехать сюда, и ее манера задавать вопросы живо напомнила ему Кнута священника, когда тот, в порядке исключения, слишком страдал от одиночества, чтобы читать ему, Гесту, нотации, а она выглядела прямо-таки отчаявшейся.

Отвечал Гест, как он полагал, уклончиво и приблизительно, но оказалось, Ингибьёрг была весьма хорошо осведомлена, по причине дружества с Эйстейном и, конечно, с Хельги, оба они плавали с ее мужем к западным островам, да и в Сандее не одну зиму прожили; и в Исландии у нее были родичи, первопоселенцы, издавна обосновавшиеся на севере, в Эйяфьярдаре, она даже назвала кой-какие имена, правда совершенно ему незнакомые.

Наконец она повернулась к нему спиной и начала спускаться вниз, тело ее под темным платьем напряглось, точно струна лука. Наверно, ей лет тридцать пять — сорок, думал Гест, вроде красивая, а вроде и нет, рот бы ей лучше не сжимать этак крепко. Он опять шел за нею следом, чуть что не наступая на пятки, она остановилась и с минуту пристально смотрела на него, потом выражение ее лица изменилось, и она неожиданно спросила, знает ли он, откуда у Стейнунн золотая брошь.

Вопрос застал Геста врасплох.

— От матери?

Ингибьёрг покачала головой:

— Нет, от старшей сестры. Ее тоже убили в Хавгламе. Они тебе не сказали?

— Нет.

— Ты похоронил ее вместе с родителями, подумал, наверно, что она из трэлей.

Гест кивнул.

— Они все были без одежды. В том числе и мужчины.

— А кресты на могилах ты не поставил?

Гест помотал головой. Ингибьёрг прошла несколько шагов и опять остановилась.

— Ее звали Ауд, и было ей пятнадцать зим. Когда Транд Ревун явился в Хавглам, она дала Стейнунн эту брошь и велела ей вместе с братишками и сестренкой бежать в горы, чтобы сберечь брошь, ведь это самая дорогая вещь, какая у них есть. Потому они и оставались на горе.

Гесту вспомнилось убийство отца, и он догадывался, что она, скорей всего, права и растерянное облегчение способно стереть даже огромную скорбь, но не мог взять в толк, отчего так важно, кому принадлежала брошь — матери или сестре, И берегли ли дети золото, или изнывали от страха, или то и другое сразу, и в конце концов сказал, что, как ему думается, брошь принадлежала их матери и что дети все равно бы остались в горах, не пошли бы на бойню, они же понимали, что случилось, дети все понимают.

— Нет, — возразила Ингибьёрг. — Она спасла их. Сестра.

Гест был заворожен этой женщиной.

Когда Гест пробыл в Сандее целый месяц, причем все это время разговаривал только с детьми да со стариком, надзиравшим за постройкой моста, — трэли рта не открывали, — однажды вечером к нему в сарай пришел Хедин и сказал, что его ждут в усадьбе, Ингибьёрг желает с ним побеседовать.

Она восседала на почетном месте, под кольчужной фигурой, в платье посветлее того, в каком он видел ее последний раз. Вдобавок она улыбалась. Дети тоже были здесь. Ингибьёрг предложила Гесту сесть на лавку, Хедина же отпустила, приказав ждать за дверью.

— На улице, — уточнила она.

Гесту подали угощение, Ари забавлялся со шлемом, то надевал его на голову, то снимал и держался так, будто всю жизнь тут прожил. Ингибьёрг учила Стейнунн заплетать косы и между делом обронила, что решила позволить Гесту остаться.

— Не только потому, что за тебя просили дети, но ради Господа, а не ради тебя самого, ведь ты по-прежнему полон лжи.

Гест встал, подошел ближе, поблагодарил, потом вынул из кошеля крест, полученный от Иллуги Черного, и протянул ей.

— Почему ты отдаешь его мне? — удивленно спросила она, не сводя глаз с креста. — Он ведь и тебе самому может пригодиться.

— Отдаю потому, что это самое ценное мое достояние, — отвечал он.

Ингибьёрг посмотрела на него, будто желая удостовериться, что он не насмешничает, и снова устремила взгляд на крест, усыпанный каменьями и в свете очага поблескивающий тускло-красными искрами.

— Красивый, а судя по узору, явно ирландский. И думается мне, не иначе как норвежец-язычник отнял его у какого-то христианина, а впоследствии отдал другому язычнику, который вовсе им не дорожил.

Гест с улыбкой сказал, что, возможно, так оно и было, во всяком случае, он получил крест от язычника, и язычник этот ему помог.

— Сейчас ты хотя бы говоришь правду, — заметила Ингибьёрг. — Но, коли крест теперь мой, я, наверно, могу делать с ним, что хочу?

Гест согласно кивнул.

— Тогда я подарю его Стейнунн, — сказала она, подзывая девочку к себе. — А Халльбера получит другой, вот этот.

— Да пожалуйста, мне все равно.

— Но ты останешься здесь лишь при одном условии, — продолжала Ингибьёрг, не сводя глаз со Стейнунн, которая смеялась и восторженно хлопала в ладоши.

— При каком же? — спросил Гест.

— Ты примешь христианскую веру.

— Я не хочу.

— Почему?

— Говорят, конунг Олав считал, что полагаться можно только на того, кто принимает веру по доброй воле, а ты не больно-то даешь мне тут свободу выбора.