Стужа - Страница 50

Хедин отвел мутный взгляд, от кончика ножа, посмотрел в лицо Гесту, потом на трэлей, столпившихся на почтительном расстоянии, и наконец кивнул, скорее смущенно, нежели с обидой. Гест встал, поднял его на ноги, и Хедин нетвердой походкой заковылял под гору, к домам, бормоча себе под нос проклятия, прижимая одну руку к ушибленной голове и бестолково размахивая другой, словно старался отогнать разъяренных пчел.

Вся эта сцена разыгралась на глазах у Ари, и немного погодя мальчик спросил, как же Гест рискнул тягаться с этаким человеком, он ведь воин, ходил в походы с Хареком и с Халльгримом и снискал недобрую славу.

— Я придумал, как с ним совладать, еще когда в самый первый раз его увидел, — резко сказал Гест. — И тебе не мешает завесть такую привычку, когда с новыми людьми встречаешься.

Ари не ответил.

— Через год-два, — продолжал Гест, так же резко, знаком приказав трэлям вернуться к работе, — пойдешь со мной в викингский поход и научишься всему, что я умею. А когда вернешься, никаких призраков в Хавгламе уже не будет, и ты сможешь там поселиться, стать бондом, ведь ты именно бонд, и бояться тебе нечего, Транд Ревун сгорел! — выкрикнул Гест и услышал, как голос его прокатился над Йорвой, может заброшенной теперь, а может перешедшей в чужие руки.

Ари все еще молчал. Правда, на сей раз он вроде бы не сообразил, к чему клонит исландец, и Гест облегченно вздохнул.

Тем же вечером Гест пошел к дому, где вместе с трэлями жил Хедин. У него была там отдельная комната с двумя дверьми, одна вела наружу, другая — во внутреннее помещение. Рукоятью топора Гест постучал в наружную дверь и спросил, дома ли Хедин.

— Да, — отозвался тот, — но я не выйду.

— Я пришел с выкупом за ущерб, который причинил тебе сегодня, — сказал Гест. — Этот меч я получил от Эйстейна сына Эйда, он не только дороже твоего собственного, он — знак дружбы.

Хедин медленно отворил дверь, с недовольным видом, в одной рубахе вышел на порог, молча глядя то на Геста, то на блестящее оружие, лилово-желтый синяк тянулся от правого глаза вниз по щеке. Корявым ногтем он провел по больному месту и, вдруг просияв широкой улыбкой, воскликнул:

— Я беру его! Беру!

Опять зарядил снег, на целую неделю, то сыпал серой крупкой вперемешку с дождем, то падал тяжелыми сырыми хлопьями. А потом пришла настоящая весна, короткая и бурная пора, когда Халогаланд оттаивает, горы одеваются зеленью, а море набирает синевы, и происходит все это быстро, за считанные дни, ни людям, ни животным не сидится на месте, жажда деятельности, жажда движения гонит сон прочь, кругом только и слышно мычание, блеяние да щебетание, река набухает, становится бурой, однако ж новый мост стоит крепко, ветер дышит теплом, небо вздымается высоким куполом, все толкуют о поездках, о полевых работах, мужчины пьют, дети смеются, а Ингибьёрг подолгу пропадает на горе, у скалы с крестом, где даже в это хлопотное время преклоняет колена пред Господом — возносит молитву обо всех тех утратах, о которых не может сказать вслух, и смотрит, как солнце опускается в море, словно камень в горячий мед, а мысли меж тем тяжелеют от бремени воспоминаний, да так, что одинокой женщине не выдержать их гнета. В такую вот ночь она, спустившись с горы, заходит к Гесту и говорит, что ночевать к нему больше не придет.

Ему бы надо сказать, что она с Пасхи тут не ночевала, но вместо этого он произносит:

— Ты пришла сообщить мне об этом?

Он сидел возле своего сарая, вырезал узор на изогнутой полукругом деревяшке с проушинами по концам, сквозь которые была пропущена скрученная проволока, — это будет ручка для каменного котла. Ингибьёрг смотрела на его руки, а он смотрел на нож, молча; нож он затачивал уже столько раз, что лезвие стало узким, как тростинка, не мешало бы завести новый, и он спросил, не даст ли ему Ингибьёрг другой нож.

— Конечно, — быстро сказала она. — Это тот самый нож, которого боится Ари?

— Да, — отвечал Гест. Ари много раз твердил, что Одинов нож ему не по душе, дурной он какой-то. — Я получил его от отца, в подарок… Но ты ведь не за этим пришла?

— Сама не знаю, зачем я пришла, — сказала Ингибьёрг, а он рассмеялся ей в лицо:

— Священник, у которого я жил прошлый год, говорил, что истинно верующие плодятся не похотью, а вот так же, как двое людей берутся за руки, или как человек поднимает глаза и смотрит, или как птица опускается с небес, когда ветер не держит ее крылья, или как спокойное море набегает на берег…

— Красиво сказано, — заметила Ингибьёрг, когда он умолк. — Ты что же, помнишь все это слово в слово, как проповедь?

— Тогда, — продолжал Гест звучным голосом Кнута священника, — дети будут рождаться без греха и без боли и земля вновь станет раем, каким сотворил ее Господь, ныне же она сущий ад, мрачная юдоль страданий и смерти, и все по нашей воле, мы за это в ответе, ты и я…

Ингибьёрг было улыбнулась, но улыбка тотчас погасла.

— Меня ты не напугаешь, — сказала она, обхватив плечи руками.

— Безрадостную и бессильную веру предлагает нам Белый Христос, — обронил Гест. — Свободную волю, которой так легко злоупотребить, а ведь мог бы сделать нас ангелами. Ты пришла говорить со мной об этом?

Она пожала плечами.

— Нож-то когда мне дашь? — спросил Гест. — Я все время режу по дереву, а для этого мой больше не годится, сойдет разве что как оружие, но у меня тут ни с кем распрей нету.

— Завтра, — быстро сказала Ингибьёрг. — Сперва надо поспать, и я все же останусь здесь, хоть и не ведаю, кто ты таков.