Стужа - Страница 96

— Отчего же не пособить, — ответил Гест.

— Ладно, возьму с собой дюжину людей, — решил Сэмунд. — Меньше нельзя, воспримут как оскорбление. Я приглашу Стейна сюда на Рождество, пусть приезжает со всеми своими сыновьями и сколь угодно большой свитой.

Два дня спустя наконец-то воротились люди, сопровождавшие Грани через горы. Ингольв принялся расспрашивать их про усадьбы, куда они заезжали, про свадьбы, раздоры и смерти в тех краях, где пролегала дорога, по которой он столько раз ездил, и про обстоятельства в Трандхейме. И узнал, в частности, что, отправляясь в Англию, ярл намерен передать бразды правления своему сыну Хакону, а регентом при нем поставить Эйнара сына Эйндриди из Оркадаля. Эту новость Ингольв воспринял с воодушевлением:

— Может, избавимся наконец от этого ярла.

Но Гест ничего нового не узнал, ни о Грани, ни о Сандее, потому что с Грани они расстались чуть севернее Трандхейма, и его охватило огромное разочарование, ведь Стейнунн и Халльбера по-прежнему пели в его снах, каждую ночь, и Стейнунн все так же крепко сжимала в грязной ладошке золотую брошь и смотрела на него таким же взглядом, каким потерянная дочь смотрит на никчемного отца, он опять закрыл глаза, но в тот вечер заснуть не смог.

Гест стоял на берегу бухточки, где обычно рыбачил Ингольв, он запалил костер, а сам с факелом в руке бродил взад-вперед у кромки воды, ловил раков, как его научил Хавард. За спиной у него был берестяной короб. Раки ползли к приманке из гнилого мяса, слепли от факела, и можно было брать их голыми руками, он слышал, как они шебуршат в коробе, будто галька в ручье, и думал о том, что давненько не слагал стихов, что исландский голос в нем умолк. И тут заметил багровую звезду, красный глаз, оставленный на небе Митотином. В лесу что-то хрустнуло, он было решил, что это костер, где горело смолье, но, не оборачиваясь, снял короб, поставил наземь и в тот же миг выронил факел — что-то рубануло его по плечу. Он шагнул вперед, в воду, нырнул, поплыл с открытыми глазами в вязкой, холодной жиже, скользнул к поверхности, как раненая выдра, набрал воздуху и снова нырнул, коченея от холода, выбрался на другой берег, раны в плече он не чувствовал, но она кровоточила, при свете луны кожа казалась сизой, а кровь черной.

Гест сорвал с себя одежду, отжал, надел снова. С другого берега донеслись голоса, в отблесках костра метались тени, хлопали птичьи крылья, слышался лязг оружия.

Он побежал назад, берегом бухты, упал, до крови разбил ладони и коленки, встал и побежал дальше среди черных деревьев, напоследок вдоль ручья, чтобы шум шагов утонул в плеске воды, и увидел у костра Хаварда и двух его сокольников, а на земле у их ног лежали еще двое, со связанными за спиной руками, оба раненые. Чуть в стороне обнаружился и третий, безжизненное тело, на спине которого сидел Митотин, полураскинув крылья и открыв клюв, но не издавая ни звука.

Гест услыхал, как Хавард спросил одного из пленников, кто он такой, но еще прежде, чем тот ответил, узнал Онунда.

Подойдя к костру, Гест подбросил смолья в огонь. Короб опрокинулся, и раки торопливо ползли к воде, он присел на корточки и одного за другим отправил их в короб.

— Онунд пришел встретиться со мной, — сказал он.

— Конечно, — обронил Хавард. — Но встретил меня.

Гест сел подле костра, зубы у него стучали, плечо онемело, спину свело болью.

— Он хотел убить тебя, — сказал Хавард.

— Да. При последней нашей встрече я пощадил его. И теперь спрашиваю тебя, поступишь ли ты точно так же.

Хавард озадаченно воззрился на него, подошел ближе, увидел рану, провел пальцем по сизой коже.

— Мне он ничего не сделал. Только нарушил здешний мир и покой. Но по-моему, отпускать его не очень-то разумно.

Помолчав, Гест сказал:

— Удача не сопутствует этому человеку. Оттого ли, что я везучий, оттого ли, что дело его приносит несчастье, не знаю. Много людей погибло из-за этого мерзавца.

Хавард в замешательстве огляделся по сторонам. Митотин перелетел к нему на плечо, но он отмахнулся, и коршун сел на колено Геста, чего прежде не бывало, и, не глядя на него, нервно встопорщил крылья, словно просил позволения посидеть. Гест его не прогнал.

— А ты, Онунд, что скажешь? — наконец спросил Хавард.

— Тому, кто убил моего отца, да еще и насмехается над ним, пощады не будет, — бросил Онунд.

Голос его показался Гесту до странности грубым, сиплым. Исландец изменился, отощал, заметно постарел, лицо пожелтело, опухло, но смотрел он надменно и одет был по-прежнему броско, как важная особа с плохим вкусом и множеством скверных привычек, пальцы и запястья унизаны перстнями и браслетами.

— Что ж, тогда нам остается только одно, — сказал Хавард.

— Поступай, как хочешь, — отозвался Онунд.

Гест согнал коршуна с колена, присел на корточки перед пленником, испытующе посмотрел на него:

— Сколько людей было с тобой?

Глаза у Онунда забегали. Хавард скрылся в лесу.

— Только те трое, что здесь, — в конце концов ответил Онунд.

— Я тебе верю. — Гест позвал Хаварда обратно. — Ведь ты глуп и простоват, и все твои секреты у тебя на лице написаны. Но как ты разыскал меня на сей раз, тебе и сюда указал дорогу священник?

— Нет, — вызывающе бросил Онунд, но взгляд его тотчас опять потух. Гест ждал, и немного погодя пленник нехотя рассказал, что корабль его стоял в заливе на севере Трёндалёгского побережья, они готовились к отплытию. Там-то и приметили людей Ингибьёрг, которых запомнили по Сандею, те расплачивались за стоянку большого двенадцативесельного челна. Онунд выяснил, что это впрямь халогаландцы — пришли в Трандхейм с железом, возвращались на север с солью. Однако в челн погрузились не все, несколько человек отправились верхом на юг, и Онунд последовал за ними, сюда.